Юдин Андрей Владимирович,
заведующий кафедрой гражданского процессуального
и предпринимательского права
Самарского национального исследовательского университета
имени академика С.П. Королева,
доктор юридических наук, профессор
В настоящий момент можно констатировать, что в российском цивилистическом процессе достаточно прочно укоренилось представление о необходимости добросовестного осуществления субъективных процессуальных прав, и вряд ли кем-то подвергается сомнению целесообразность запрета злоупотребления процессуальными правами. Можно отметить, что признание процессуальной добросовестности и запрета злоупотребления процессуальными правами принципом осуществления правосудия, необходимость осуществления судопроизводства на основе данного принципа прямо констатируется в руководящих разъяснениях Верховного Суда Российской Федерации. [1]
Изучение соответствующих проблем показывает, что процессуальное законодательство отдельных стран СНГ содержит достаточно самобытные институты, нацеленные на преодоление процессуальной недобросовестности.[2] В этой связи представляет несомненный интерес анализ развития цивилистического процессуального законодательства на постсоветском пространстве; насколько доктрина цивилистического процесса, процессуальное законодательство и практика его применения воспринимают необходимость утверждения стандартов добросовестности в процессе и купирования злоупотреблений процессуальными правами.
Неожиданно содержательный и интересный материал на этот счет дало обращение к научным исследованиям и материалам законопроектных работ, ведущихся в Республике Казахстан. Материалы масштабной дискуссии относительно процессуальной добросовестности и оправданности запрета злоупотребления процессуальными правами оказались размещены на российских[3] и казахстанских правовых платформах.[4]
Отрадно, что и по мнению ведущих казахских ученых: «несмотря на то, что отдельные проявления принципа добросовестности уже фигурируют в ГПК РК, его прямое закрепление в качестве отдельного и самостоятельного принципа гражданско-процессуального права позволило бы значительно продвинуться на пути к гармонизации гражданско-процессуального законодательства и достижения цели правосудия».[5]
Считаем возможным высказать свое мнение по ряду принципиальных позиций, ставших объектом напряженной дискуссии между представителями практического, научного блока юридического сообщества Республики Казахстан.
Насколько можно судить из доступных материалов публикаций, основные программные тезисы авторов, поддерживающих идею процессуальной добросовестности и недопустимости злоупотребления процессуальными правами, были изложены в «Проекте поправок в законы Республики Казахстан по вопросу статуса и деятельности представителей в суде, подготовленные юристами фирмы Dentons для обсуждения (по состоянию на 15 августа 2021 г.)», опубликованном на сайте Палаты юридических консультантов «Kazakhstan Bar Association» в качестве приложения к пост-релизу Комитета данной палаты «Суды и Арбитраж»;[6] оппонирование высказанным идеям содержится в статье А. Шайкенова и В. Шайкенова,[7] подготовленной, как следует из ее названия в подстрочнике, в качестве отзыва на тезисы юристов фирмы «Дентонс» и профессора М. К. Сулейменова.
А. Шайкенов и В. Шайкенов оказываются сверхкатегоричны в обсуждаемых вопросах и считают, что «введение категории добросовестности в процессуальное законодательство является антиправовой идеей и не может быть осуществлено без серьезной угрозы для правосудия».[8] Безапелляционность критиков идеи процессуальной добросовестности и недопустимости злоупотребления процессуальными правами, на наш взгляд, во многом обусловлена недоучетом законодательного и правоприменительного опыта других государств по преодолению процессуальной недобросовестности, а также недоучетом имеющихся доктринальных исследований по соответствующей проблематике и по общим процессуальным вопросам.
Доводы их оппонентов, напротив, восходят к утверждению необходимости широкого внедрения стандартов процессуальной добросовестности и искоренения различных форм и проявлений процессуальных злоупотреблений в судопроизводстве.
Присоединяясь к этой живой и своевременной дискуссии, считаем методологически правильным как со стороны авторов концепции, так и со стороны их оппонентов, разделение обсуждаемых вопросов на проблемы общего и специального характера, первые из которых относятся к обсуждению процессуальной добросовестности и незлоупотребления процессуальными правами с позиции выработки общего понимания данных конструкций (либо их отрицания), тогда как вторые относятся к обсуждению конкретных казусов, связанных с отдельными видами процессуальных злоупотреблений. Вероятно, что более продуктивной была бы оценка в первую очередь конкретных предложений авторов концепции и возражений их оппонентов, поскольку эмпирический материал наиболее наглядно позволит понять допустимость квалификации в качестве злоупотреблений процессуальными правами конкретных форм поведения.
Ознакомление с «Проектом поправок в законы Республики Казахстан по вопросу статуса и деятельности представителей в суде, подготовленные юристами фирмы Dentons для обсуждения (по состоянию на 15 августа 2021 г.)» в части иллюстраций отдельных форм злоупотреблений процессуальными правами позволяет заметить, что большинство из них вполне справедливо и прямо уже оцениваются российским процессуальным законом, судебной практикой и доктриной в качестве злоупотреблений процессуальными правами:
1. Подача встречного иска с целью затянуть производство по делу – достаточно излюбленный, однако устаревший с точки зрения своей эффективности процессуальный прием, на недобросовестную подоплеку которого встречается указание, в частности, в абзаце 2 преамбулы Постановления Пленума ВАС РФ от 23.07.2009 № 57 «О некоторых процессуальных вопросах практики рассмотрения дел, связанных с неисполнением либо ненадлежащим исполнением договорных обязательств» (далее также – Постановление № 57).[9]
2. Инициирование параллельного судебного процесса с тем, чтобы добиться приостановления производства по «основному» делу. Квалификация подобных действий в качестве злоупотреблений не вызывает сомнений; достаточно сказать, что разбору таких ситуаций практически полностью посвящено упомянутое выше Постановление № 57; и именно подобным злоупотреблениям практика обязана тем, что при возбуждении параллельного процесса рекомендуется отказывать в удовлетворении ходатайств о приостановлении производства по делу, разъясняя лицам возможность последующего обращения с заявлением о пересмотре судебного акта по вновь открывшимся обстоятельствам (пункты 1,5 Постановления № 57).
3. Подача иска единственно с целью принятия судом обеспечительных мер, сопровождающаяся последующим отказом от иска, дает лицу возможность требовать возмещения убытков или взыскания компенсации, предельный размер которой может составить 1 млн. рублей (статья 98 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации – далее АПК РФ). Можно отметить, что подобное право возникает у ответчика не только в случае отказа истца от иска, но и других случаях, сводящихся к вынесению отрицательного для истца решения, а также к прекращению производства по делу или оставлению заявления без рассмотрения по «нереабилитирующим» истца основаниям.
4. Предъявление иска к заведомо ненадлежащему ответчику с тем, чтобы при последующей его замене «удержать» дело на рассмотрении изначально выбранного суда в российской судебной практике купируется следующим разъяснением Пленума Верховного Суда РФ: «При замене ненадлежащего ответчика надлежащим необходимо учитывать, что дело может рассматриваться тем же судом, если с учетом нового ответчика его подсудность не изменилась. Если подсудность дела изменилась (например, ответчик находится на территории юрисдикции другого суда), дело, исходя из положений, закрепленных в части 1 статьи 47 Конституции Российской Федерации, должно быть передано в суд, которому оно стало подсудно.» (абзацы 4-5 пункта 23 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 24.06.2008 № 11 «О подготовке гражданских дел к судебному разбирательству»[10]).
5. Искусственное изменение территориальной подсудности путем привлечения нескольких соответчиков как способ злоупотребления процессуальными правами последовательно разбирается и осуждается уже в нескольких разъяснениях высшей судебной инстанции, принятых по разным вопросам судебной практики (пункт 52 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 24.12.2020 № 45 «О некоторых вопросах разрешения споров о поручительстве»;[11] пункт 6 Постановления № 46).
6. Привлечение третьих лиц как способ затягивания процесса также имеет широкую известность в качестве недобросовестного процессуального приема; в свое время это порождало в литературе достаточно кардинальные предложения в виде, например, упразднения данного института процессуального права.[12]
7. Отказ или уклонение от участия в примирительной процедуре превентируется в российском процессе квалификацией такого поведения в качестве процессуального злоупотребления (пункт 7 Постановления Пленума ВАС РФ от 18.07.2014 № 50 «О примирении сторон в арбитражном процессе»), а также закреплением принципа добросовестности в качестве основополагающего принципа судебного примирения (часть 2 статьи 2 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 31.10.2019 № 41 «Об утверждении Регламента проведения судебного примирения»[13]).
8. Неоднократное заявление аналогичных ходатайств с целью затягивания производства по делу. Российский процессуальный закон и практика его применения исходят, применительно к гражданскому судопроизводству, из того, что «отказ суда в удовлетворении ходатайства не лишает лицо, участвующее в деле, права обратиться с ним повторно в зависимости от хода судебного разбирательства… суд вправе по новому ходатайству (в случае изменения обстоятельств при дальнейшем рассмотрении дела) вынести новое определение по существу заявленного ходатайства» (абзац 2 пункта 11 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 26.06.2008 № 13 «О применении норм Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации при рассмотрении и разрешении дел в суде первой инстанции»); применительно к арбитражному судопроизводству – лицо, которому отказано в удовлетворении ходатайства, в том числе при подготовке дела к судебному разбирательству, в предварительном заседании, вправе заявить его вновь в ходе дальнейшего судебного разбирательства (часть 3 статьи 159 АПК РФ).
Однако, как разъяснено в пункте 45 Постановления № 43, неоднократное немотивированное заявление одного и того же ходатайства при рассмотрении дела может являться основанием для применения к лицу мер ответственности, в т.ч. судебного штрафа.
Кроме того, не обусловленное изменением обстоятельств дела или другими объективными причинами неоднократное заявление одного и того же ходатайства, в отношении которого уже вынесено и оглашено определение суда, может быть квалифицировано как неуважение к суду (пункт 19 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 13.06.2017 № 21 «О применении судами мер процессуального принуждения при рассмотрении административных дел»[14]).
9. Заявление об оставлении иска без рассмотрения по мотиву несоблюдения досудебного претензионного порядка урегулирования спора на поздних этапах судебного разбирательства (в последнем судебном заседании). В российском процессе на основе применения аналогии процессуального закона момент заявления о несоблюдении истцом досудебного порядка урегулирования спора ограничен моментом представления ответчиком первого заявления по существу спора; впоследствии возможность подачи такого заявления утрачивается.
Как разъяснено в пункте 28 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 22.06.2021 № 18 «О некоторых вопросах досудебного урегулирования споров, рассматриваемых в порядке гражданского и арбитражного судопроизводства», «суд первой инстанции или суд апелляционной инстанции, рассматривающий дело по правилам суда первой инстанции, удовлетворяет ходатайство ответчика об оставлении иска без рассмотрения в связи с несоблюдением истцом досудебного порядка урегулирования спора, если оно подано не позднее дня представления ответчиком первого заявления по существу спора и ответчик выразил намерение его урегулировать, а также если на момент подачи данного ходатайства не истек установленный законом или договором срок досудебного урегулирования и отсутствует ответ на обращение либо иной документ, подтверждающий соблюдение такого урегулирования (часть 5 статьи 3, пункт 5 части 1 статьи 148, часть 5 статьи 159 АПК РФ, часть 4 статьи 1, статья 222 Гражданского процессуального кодекса РФ – далее ГПК РФ). Если ответчик своевременно не заявил указанное ходатайство, то его довод о несоблюдении истцом досудебного порядка урегулирования спора не может являться основанием для отмены судебных актов в суде апелляционной или кассационной инстанции, поскольку иное противоречило бы целям досудебного урегулирования споров».
10. Представление процессуальных документов, содержащих оскорбления или иные недопустимые высказывания в адрес судьи и других участников судопроизводства. В российском процессуальном праве подобные действия могут повлечь различный диапазон мер ответственности: от уголовной (статья 297 УК РФ – оскорбление участников судебного разбирательства или судьи) до процессуальной ответственности за неуважение к суду. На основании пункта 19 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 13.06.2017 № 21 «О применении судами мер процессуального принуждения при рассмотрении административных дел»,[15] по смыслу части 2 статьи 122 КАС РФ, под неуважением к суду понимается совершение действий (бездействия), свидетельствующих о явном пренебрежении к установленным в суде правилам поведения (например, использование в тексте поданного в суд процессуального документа неприличных выражений, не оскорбляющих участников судебного разбирательства, лиц, содействующих осуществлению правосудия, суд).
Полагаем, что внедрение всех перечисленных и других предлагаемых поправок в ГПК Республики Казахстан, то есть придания им качества закона (как было показано выше, в российской практике недобросовестные формы процессуального поведения нередко пресекаются за счет дачи разъяснений высшей судебной инстанцией), принесет несомненную пользу цивилистическому процессу.
Большинство вышеприведенных примеров злоупотреблений иллюстративны, поскольку показывают суть явления злоупотребления правом – это действия, совершаемые на основе принадлежащих лицу процессуальных прав, являющиеся внешне правомерными (право заявлять ходатайства, определять круг соответчиков по делу и др.), однако направленные на причинение вреда интересам правосудия и других участников процесса и искажающие само целевое назначение субъективного права. Так, например, истец наделен правом предъявлять требования к лицам, являющимся нарушителями его права, то есть к соответчикам, однако это право предоставлено ему не с той целью, чтобы за счет манипуляции субъектным составом участников спора изменить подсудность дела.
А. Шайкенов и В. Шайкенов критически оценивают, в частности, следующие «малые тезисы юристов «Дентонс» … 1. Суд должен иметь право установить для ответчика срок предоставления отзыва на иск. 2. Требуется законодательное дозволение суду отклонять ходатайство по мотивам процессуальной недобросовестности. 3. Необходим законодательный запрет на отказ от иска к одному из нескольких ответчиков, если иск к нему предъявлен с исключительной целью обхода правил определения подсудности».[16]
Считаем, что оснований для подобной критической оценки, которая, на наш взгляд, во-многом достаточно поверхностна, просто нет; например, в российском цивилистическом процессе все перечисленные формы поведения уже достаточно давно расцениваются в качестве форм злоупотребления процессуальными правами либо на уровне процессуального закона, либо на уровне правовых позиций судебной практики, либо на уровне доктрины.
1. Право суда установить для ответчика срок предоставления отзыва на иск. Вряд ли можно подвергать сомнению рациональность подобного предложения. Так, например, на основании частей 3-4 статьи 131 АПК РФ, «отзыв на исковое заявление направляется в арбитражный суд и лицам, участвующим в деле, заказным письмом с уведомлением о вручении в срок, обеспечивающий возможность ознакомления с отзывом до начала судебного заседания. О направлении отзыва и сроке, в течение которого лица, участвующие в деле, должны представить отзыв, может быть указано в определении о принятии искового заявления к производству арбитражного суда. В случае если в установленный судом срок ответчик не представит отзыв на исковое заявление, арбитражный суд вправе рассмотреть дело по имеющимся в деле доказательствам или при невозможности рассмотреть дело без отзыва вправе установить новый срок для его представления».
2. Право суда отклонять ходатайство лица по мотивам процессуальной недобросовестности. В отношении данного правила следует сказать, что дестабилизирующим для процесса будет являться не наличие, а отсутствие указанного правила. В практике арбитражных судов оно зарекомендовало себя достаточно хорошо: «арбитражный суд вправе отказать в удовлетворении заявления или ходатайства в случае, если они не были своевременно поданы лицом, участвующим в деле, вследствие злоупотребления своим процессуальным правом и явно направлены на срыв судебного заседания, затягивание судебного процесса, воспрепятствование рассмотрению дела и принятию законного и обоснованного судебного акта…» (часть 5 статьи 159 АПК РФ). Было бы странно, если суд при явно недобросовестном поведении лица не имел бы возможности отклонить ходатайство, заявляемое с очевидно «злоупотребительной» целью.
3. Запрет на отказ от иска к одному из нескольких ответчиков, если иск к нему предъявлен с исключительной целью обхода правил определения подсудности. Различные манипуляции подведомственностью и подсудностью спора негативно оценивались в доктрине процесса и пресекались Верховным Судом РФ достаточно давно. Так, например, можно вспомнить позицию высшего судебного органа еще семнадцатилетней давности, содержащуюся в Обзоре судебной практики Верховного Суда РФ за 1 квартал 2005 года; в ответ на вопрос о том, подлежит ли дальнейшему рассмотрению принятое к производству судом общей юрисдикции с соблюдением правил подведомственности дело по спору, в котором в результате отказа от иска к физическому лицу сторонами остались юридические лица, заявляющие требования, подведомственные арбитражному суду, был дан следующий ответ со ссылкой на нормы части 1 статьи 33 ГПК РФ и часть 4 статьи 1 ГПК РФ (аналогия закона): дело, принятое судом к производству с соблюдением правил о подсудности, должно быть разрешено им по существу, хотя в дальнейшем оно станет подсудным другому суду; дело, принятое судом общей юрисдикции к своему производству с соблюдением правил подведомственности, должно быть также рассмотрено им по существу, несмотря на то, что в результате изменения обстоятельств, влияющих на определение подведомственности, оно станет подведомственно арбитражному суду.
В настоящий момент, когда институт подведомственности оказался упразднен, Верховный Суд РФ в уже упомянутом Постановлении № 46 называет отказ от иска в числе действий, которые могут быть направлены на искусственное изменение подсудности спора: «в силу части 1 статьи 39 АПК РФ дело, принятое арбитражным судом к своему производству с соблюдением правил подсудности, должно быть рассмотрено им по существу, хотя бы в дальнейшем оно стало подсудным другому суду, в том числе суду общей юрисдикции (например, в случае вступления в дело поручителя в качестве третьего лица или правопреемника, являющихся гражданами). В то же время суд, установив совершение истцом недобросовестных действий, направленных на искусственное изменение подсудности при подаче иска, передает дело по подсудности в другой суд, в том числе суд общей юрисдикции, например, если дело стало подсудно другому суду после отказа истца от иска к одному из ответчиков (часть 2 статьи 49 АПК РФ), замены арбитражным судом ненадлежащего ответчика (статья 47 АПК РФ), выделения требования в отдельное производство (статья 131 АПК РФ)» (пункт 17).
Создается впечатление, что критики концепции добросовестности и установления ответственности за злоупотребление процессуальными правами все же несколько сгущают краски, безапелляционно, а главное – беспочвенно указывая на «разрушительный эффект предлагаемых поправок для состязательности процесса»; подмена добросовестности как универсального свойства правового поведения может незаметно для неискушенного наблюдателя подменить добросовестностью как организующим принципом правового регулирования и эта подмена может оказаться трагичной; и др.
Переходя к концептуальным возражениям авторов статьи против внедрения описываемых конструкций в цивилистический процесс, можно выделить следующие основные идеи.
1. Принципиальную невозможность злоупотребления процессуальными правами авторы усматривают в «публично-правовой природе процесса и вытекающего из нее общезапретительного порядка регулирования»; «введение в ГПК института злоупотребления правом противоречит природе гражданского процесса, не говоря уже о том, что открывает широкие возможности для злоупотребления властью недобросовестным судьей»; «перенос принципа добросовестности как способа регулирования отношений из частного права в публичное способен привести к еще более драматическим последствиям»; «если использовать добросовестность как принцип регулирования публичных отношений (видом которых является гражданский процесс), можно добиться обратного эффекта, мотивировав участников отношений на недобросовестное поведение, не говоря уже о создании условий для злоупотребления властью судьей».[17]
Излишняя категоричность перечисленных утверждений заставляет задаться вопросом, действительно ли принадлежность гражданского процессуального права к публичным отраслям права исключает само требование добросовестности поведения субъекта правоотношений и делает принципиально невозможным моделирование такого деликта, как злоупотребление правом?
Прежде всего, никакой принципиальной несовместимости идеи добросовестности и незлоупотребления правом и публичным характером той или иной отрасли права нет. Если изначально идея добросовестности и запрета шиканы возникла в частном праве, то в последующем данные принципы успешно зарекомендовали себя и в публично-правовом регулировании.
Наиболее обсуждаемой идея добросовестности была в налоговых правоотношениях, и хотя бы она и встречала своих оппонентов, оценку добросовестности субъектов налоговых правоотношений можно встретить и в актах конституционного правосудия,[18] и в постановлениях пленумов высших судебных инстанций,[19] и в доктрине налогового права. Что касается практики судов общей и арбитражной юрисдикции, то оценка добросовестности субъектов налоговых правоотношений является просто массовой.
Принадлежность гражданского процессуального права к публичным отраслям права аналогичным образом не отменяет действие в нем принципа добросовестности и запрета злоупотребления процессуальными правами.
Тезис об «общезапретительном порядке» регулирования процессуальных отношений не может быть принят, поскольку гражданское процессуальное право не основано и никогда не было основано на регулировании отношений посредством запрета. Императивность предлагаемых законодателем процессуальных правил, включающих в том числе отдельные запреты, не означает приоритета данного способа правового регулирования. Достаточно вспомнить об утвердившемся представлении о методе гражданского процессуального права как методе императивно-диспозитивном или дозволительно-обязывающем, о принципе диспозитивности как движущем начале гражданского процесса, о принадлежащих сторонам широких процессуальных правах и других многочисленных диспозитивных проявлениях цивилистического процесса.
2. Оппоненты категории «процессуальной добросовестности» пишут (и по нашему мнению, это принципиально ошибочное понимание процесса, лежащее в основе неприятия построения процесса на началах добросовестности), что важнейшая задача гражданского процесса – «ограничение полномочий судьи с целью лишения его возможности вынесения неправосудного решения. В таких условиях у формального запрета или дозволения в процессе не может быть дополнительных модификаторов вроде добросовестности». Далее эта идея тиражируется в различных, но одинаково неприемлемых ракурсах: «смыслом юридического процесса является недопущение злоупотребления властными полномочиями. В этом смысле процессуальные нормы адресованы в первую очередь субъекту власти, а не объекту, являются средством выравнивания интересов властвующих и подвластных»; «инструментально гражданский процесс своей первой задачей имеет воспрещение судье как лицу, облеченному публичной властью, злоупотреблять этой властью, потерять объективность, вынести неправосудное решение. Первым врагом правосудия является не сторона процесса, но облеченный властью несправедливый судья».[20]
Полагаем, что возведение такой задачи в ранг важнейших (ограничение полномочий судьи для недопущения злоупотребления властью) способно дисфункциональным образом сказаться на организации процесса и затруднить эффективное рассмотрение и разрешение частноправовых споров; презюмируемая здесь склонность суда к вынесению неправосудного решения, заставляющая законодателя при нормировании процессуальной деятельности создавать для суда различные ограничения, крайне отрицательным образом отразится на организации судопроизводства. Приоритетной является защита нарушенных прав сторон, а не контроль за судом и не пресечение каких-то возможных злоупотреблений суда.
А.Т. Боннер, указывая на наличие тенденции переоценки властных начал в процессе, пишет, что «вопрос о характере гражданских процессуальных правоотношений и о степени присущей им властности в значительной мере предопределяется тем обстоятельством, в какой степени воля суда определяет поведение участников процесса, а в какой степени воля субъектов процесса, и прежде всего сторон, детерминирует характер процессуальных действий, совершаемых судом». Ученый приходит к выводу, что «властнорешающая деятельность суда невозможна без диспозитивной воли сторон, и наоборот… Отношения власти и подчинения между судом и сторонами существуют при условии, что стороны не отказались от продолжения процесса и действия судебного решения, в том числе и решения, вступившего в законную силу».[21] И другое близкое мнение на этот счет: «суд является специальным органом государства, созданным для управления поведением людей путем осуществления правосудия… Для гражданских процессуальных правоотношений возможен лишь один вариант такого согласования — властное управление со стороны суда поведением остальных участников отношения… Но это не означает, что участники процесса, занимающие «подчиненное» положение, уподобляются шахматным фигурам, механически передвигаемым по воле суда».[22]
Отличия гражданской процессуальной отрасли права от внешне похожих на нее отраслей, имеющих своим предметом отношения власти и подчинения, олицетворяемых властным органом и частным лицом, состоят в том, что стороны и другие лица, участвующие – это не «подчиненные» суда, не подвластные ему субъекты, не «объекты», в отношении которых суд проявляет свою власть; они наделены широким комплексом процессуальных прав, позволяющим активно участвовать в судопроизводстве. Стороны (в первую очередь, истец) фактически добровольно принимают на себя власть суда, руководствуясь интересами защиты своих нарушенных или оспариваемых прав, в отличие от других властных отношений (например, административных, налоговых), где вступление субъектов в отношения, как правило, не требует их выраженного волеизъявления.
Нельзя согласиться с оппонентами категории «процессуальной добросовестности» и в том, что процессуальные нормы, в первую очередь, адресованы субъекту власти – суду, в этом случае создание процессуального регламента превращалось бы в какую-то самоцель в виде нормирования властной деятельности суда; процессуальные нормы не в меньшей степени адресованы сторонам и другим лицам, участвующим в деле, с тем, чтобы они имели инструментарий для защиты и отстаивания своих прав.
Именно широкие процессуальные возможности юридически заинтересованных в деле лиц, наделенных процессуальным статусом, обусловливают само явление злоупотребления процессуальными правами; такие лица приобретают возможность влиять на ход процесса и на его результат, что является позитивным моментом, когда соответствующие возможности используются в соответствии со своим назначением; в тех же случаях, когда лицо демонстрирует процессуальную недобросовестность, фактор широкого правонаделения приобретает отрицательное значение (истец может предъявить любой, даже самый абсурдный иск; ответчик может выдвинуть любые доводы; заявление ходатайств используется для затягивания дела и пр.).
Именно неограниченная «власть сторон», но не власть суда, опасна с точки зрения нормального функционирования правосудия.
В конце концов, непоследовательно отрицать возможность злоупотреблений участников процесса и стандарты добросовестности их поведения, но при этом представлять сам процесс как среду, потенциально уязвимую для злоупотреблений со стороны суда и нуждающуюся в совершенствовании исключительно по линии ограничения власти суда.
3. Не новы и не оригинальны оппоненты категории «процессуальной добросовестности», когда отрицают идею добросовестности и запрета злоупотребления правом со ссылкой на то, что «важнейшим, а, по нашему мнению, даже определяющим видовым отличием права от других социальных регуляторов является формальная определенность. Норма права отличается от других социальных норм именно тем, что содержит в себе ясное и обычно исчерпывающее описание поведения, которое является допустимым (при разрешительном порядке регулирования) или недопустимым… Если я имею право ходатайствовать об отложении дела, я имею на это право без дополнительных условий, важны лишь те обстоятельства, которые эксплицитно образуют гипотезу нормы права. Если дать судье возможность оценивать не только формальную сторону моего правомочия, но и добросовестность его осуществления, а добросовестность по общему согласию является оценочной категорией, мы повысим уровень судейского усмотрения до возможности «законного» злоупотребления властью…Именно поэтому мы считаем, что юрисдикционный процесс, будучи разновидностью юридической процедуры, должен оставаться максимально формальным и должен быть максимально свободен от оценочных категорий, тем более таких сложных, как добросовестность».[23]
Сходные идеи ранее встречались и в российской процессуальной литературе. Так, Д.А. Фурсов пишет, что «так называемые факты процессуальных злоупотреблений скорее служат сигналом неполного, откровенно пробельного правового регулирования». И далее: «процессуальная отрасль права и понятие злоупотребления правом несовместимы друг с другом»; «все процессуальные действия должны быть указаны законодателем, так же как условия и порядок совершения каждого из них, поэтому возможность для злоупотребления процессуальными правами не будет иметь под собой какой-либо почвы».[24] Отмечается также отсутствие в процессуальном регламенте эффективных правовых средств, позволяющих реально обеспечить борьбу с процессуальными способами воспрепятствования осуществлению правосудия. Отсюда применительно к арбитражному судопроизводству делается вывод об избыточности категории злоупотребления процессуальными правами.[25]
Немаловажным фактором, который не позволяет согласиться с тем, что борьба со злоупотреблениями процессуальными правами либо вообще не нужна, либо возможна лишь за счет совершенствования процессуального регламента и минимизации проявлений судейского усмотрения в вопросах наказания недобросовестных лиц, является многообразие возникающих в гражданском процессе ситуаций. Такие ситуации не могут быть преодолены или урегулированы путем использования нормативных средств в силу того, что процесс совершенствования закона объективно бесконечен.
Взглядам приведенных выше авторов было бы уместно противопоставить позицию С. Н. Братуся: «…какова бы ни была степень конкретизации действий, входящих в содержание субъективного права, она не может исчерпать всех возможных его проявлений, поскольку соответствующая норма права остается общим правилом поведения. Закон — не перечень всех возможных актов поведения, им предусмотренных. Поэтому возникает необходимость определить границы осуществления субъективного права, т.е. установить критерий, которым следует руководствоваться при оценке правомерности тех или иных действий носителя этого права».[26]
Схожие воззрения применительно к характеристике субъективного права высказывались и в XIX, и в XXI вв.: «гражданские законы, по своей природе, были и будут всегда более или менее формальны. Разного рода формальности, устанавливаемые законом с самыми добрыми намерениями, иногда превращаются в орудие бессовестной мошеннической проделки» (Гр. Джаншиев[27]); «при всех своих достоинствах общие нормы запечатлены, по преимуществу, характером неподвижности и шаблона. Предполагаемое ими постоянство тех отношений, которые они регулируют, никогда не идет так далеко, чтобы обнять собой все разнообразие жизни. Последняя представляет часто такие индивидуальные отношения, которые не подходят под общие нормы или применение к которым общих норм было бы так неудобно, что индивидуальное регулирование оказывается делом неотложной необходимости» (Ю. Гамбаров[28]); «ни один закон не сможет предусмотреть все возможные способы, которые используют недобросовестные лица, идя на его нарушение» (В.И. Добровольский[29]).
Действительно, многовариантность всех способов осуществления субъективного права и многообразие возникающих ситуаций объективно не поддаются законодательной регламентации. Гражданское процессуальное право как совокупность норм наделяет субъектов широким кругом процессуальных прав и не просто дозволяет им действовать определенным образом, но и «подхлестывает» их активность путем провозглашения принципов состязательности, диспозитивности, равноправия и др. Мы вынуждены констатировать, что участник гражданского или арбитражного процесса, который руководствуется определенными противоправными установками, в отсутствие адекватных нормативных мер противодействия и необходимой степени судейского усмотрения, может фактически саботировать рассмотрение гражданского дела с опорой на комплекс своих субъективных процессуальных прав.
Возвращаясь к примеру критиков концепции, заметим, если лицо имеет право ходатайствовать об отложении дела, то это не означает, что соответствующее право может быть осуществлено им абсолютно произвольно, в том числе с целью затянуть дело. Закон не может исчерпывающим образом предусмотреть все основания для отложения дела, равно как и основания, по которым дело отложено быть не может. Невозможно отрицать в данном случае за судом право оценивать намерения лица, ходатайствующего об отложении дела, и право отклонять ходатайство, если оно, по мнению суда, направлено на затягивание дела, то есть заявлено недобросовестно.
Более того, даже формализованные в процессуальном законе основания для отложения дела не означают, что при ссылке лица, заявляющего ходатайство, на одно из таких оснований, суд обязан автоматически его удовлетворить и отложить разбирательство. Бесспорно, что суду должно принадлежать право оценивать действительное существование утверждаемого основания для отложения дела и намерения лица, обращающегося с соответствующим ходатайством. Иной подход, при котором бы суд осуществлял просто формальное сопоставление действий лиц с буквой нормы и был бы лишен права каких-то ее интерпретаций, в частности, через оценку целевого назначения предоставленных субъектам прав, позволял бы недобросовестным лицам искусственно создавать факты, с которыми связывалось бы совершение процессуальных действий судом, и суд становился бы «заложником» подобных действий.
4. Дискуссия относительно борьбы с процессуальными злоупотреблениями вывела ее участников на проблему определения места и роли судебных представителей в контексте требований добросовестности. Хотя злоупотребления и могут последовать от любых лиц, участвующих в деле (к числу которых представители даже не отнесены), следует признать, что на практике эти проблемы фокусируются вокруг профессиональных представителей, имеющих возможность в силу своего уровня и квалификации, демонстрировать поведение, способное осложнить рассмотрение дела судом и максимально осложнить другой стороне путь к отстаиванию своих действительно или предполагаемо-нарушенных прав.
Тезисы, вызвавшие наиболее острую полемику, заострены следующим образом: обязаны ли процессуальные представители в равной степени заботиться об интересе доверителя и достижении задач судопроизводства; обязаны ли процессуальные представители заботиться об общественном доверии к судебной системе; правомерно ли определение судебных представителей как «помощников правосудия»?
Отсюда выводится и круг процессуальных обязанностей профессионального представителя перед судом; по мнению А.Т. Кенжебаевой, они сводятся к тому, чтобы: «1) проявлять уважение к суду; 2) заявлять суду о действительных обстоятельствах дела полностью; 3) заявлять суду о действительных обстоятельствах дела правдиво; осознанно не вводить суд в заблуждение по вопросам факта и права; не лгать суду и не предоставлять суду фальшивые документы; 4) действовать добросовестно и не злоупотреблять правами, под которым понимается использование предоставленных прав в противоречии с их назначением; стремиться к эффективности и экономичности судебного процесса».[30]]
По мнению противников концепции злоупотребления правом, «компромисс между службой интересам доверителя и задачам судопроизводства принципиально невозможен, поскольку они, во-первых, могут не совпадать…, и, во-вторых, формально до момента вступления в силу судебного акта правомерность притязаний состязающихся сторон остается неизвестной. Бескомпромиссной альтернативной, таким образом, остается выбор между защитой интересов доверителя и службой правосудию».[31]
Если второй довод представляется нам достаточно утрированным, ведь следуя ему можно поставить под сомнение любое процессуальное действие со ссылкой на неопределенность результата, к которому оно может привести; то первый довод требует всесторонней оценки. Действительно ли интересы доверителя и задачи судопроизводства настолько антагонистичны, что процессуальный представитель, почувствовав неприятие его позиции со стороны суда, вынужден становиться непримиримым оппозиционером правосудия?
Ответ на этот вопрос может быть многогранен и восходить к природе института адвокатуры, ее места в системе координат частное-публичное, к вопросам адвокатской этики, дозволенного и недозволенного в отношениях адвокат-доверитель – словом к «вечным» вопросам профессии, по которым к настоящему времени уже накоплена внушительная библиография.
С учетом заявленной тематики статьи, позволим себе сузить данный вопрос и определить ориентиры поведения профессионального представителя в отношениях с судом.
Говорить о представителе как «помощнике правосудия» допустимо, подразумевая под этим не его процессуальный статус и не ставя его в один ряд с такими лицами, содействующими правосудию, как секретарь судебного заседания или помощник судьи, а исключительно с функциональной точки зрения, с позиций его задач в процессе.
Интересы представителя стороны и интересы правосудия солидаризируются в том смысле, что представитель содействует суду в исследовании доказательств, в установлении фактических обстоятельств дела, в применении норм права, регулирующих спорные правоотношения, и в принятии судебного акта в интересах своего доверителя. В этом отношении представитель – есть «помощник правосудия»; тот факт, что перед представителем противоположной стороны ставятся аналогичные задачи, нисколько не подрывает это утверждение; помогая суду максимально полно раскрыть картину дела, представители доказывают суду правомерность позиции представляемого, каждый из них рассчитывает на поддержку именно своей позиции.
По нашему мнению, акценты в этом вопросе правильно расставлены А.Т. Кенжебаевой: «главная обязанность профессионального представителя – служить своему клиенту в пределах, допускаемых законом, и тем самым, одновременно служить интересам правосудия, а значит и интересам всего общества … Именно выполняя свою роль профессионального представителя клиента в суде, такой представитель одновременно выполняет свою обязанность перед судом. Чем лучше и качественнее профессиональный представитель делает свою работу по договору с клиентом, тем лучше он справляется с обязанностью перед судом». [32]
Как верно замечает М.К. Сулейменов, «статус помощника правосудия нельзя воспринимать как требование к представителю действовать вопреки интересам доверителя. Совсем нет. В судебном процессе не должно быть места противоречию между интересами доверителя и интересами правосудия, ведь именно достижение правосудия должно являться основной целью разрешения любого спора, а защите подлежат только законные права и интересы».[33] Действительно, нельзя утверждать, что в какой-то момент интересы представителя и интересы правосудия приходят в противоречие, и отсюда выводится их мнимый антагонизм; каждая из сторон в равной мере может рассчитывать на благоприятный для себя исход дела.
Если же выводить противоречие интересов представителя и суда из того, что требования одной из сторон могут быть заведомо необоснованными либо возражения ответчика могут быть заведомо несостоятельны, и представитель стороны имеет все основания ожидать отрицательного для себя решения, то и здесь следует говорить не о конфликте интересов данных субъектов, а об упречности самого обращения в суд, либо занятой по делу позиции. Уместно вспомнить в этой связи положение части 1 статьи 7 Кодекса профессиональной этики адвоката о том, что «адвокат принимает поручение на ведение дела и в том случае, когда у него имеются сомнения юридического характера, не исключающие возможности разумно и добросовестно его поддерживать и отстаивать».[34] Данный критерий и будет являться мерилом участия в процессе профессионального представителя.
Что касается моделирования ситуаций, при которых профессиональный представитель будто-то оказывается вынужденным поступиться интересами своего клиента в ущерб интересам правосудия или наоборот, и это якобы есть доказательство принципиальной несовместимости интересов представителя и правосудия, а равно порочности тезиса о представителе-помощнике правосудия, то все они, на наш взгляд, излишне драматизированы и поверхностны. Представитель не имеет право нарушать требования закона как в части сверх-императивных его предписаний (например, вполне очевиден запрет изготовления и представления подложных доказательств), так и в части того, что мы называем злоупотреблением процессуальными правами, то есть поведения, имеющего внешне правомерный характер, а в действительности направленного на причинение вреда правосудию или участникам процесса. Вряд ли возможно здесь апеллировать к тому, что этого могут потребовать интересы клиента – профессиональный представитель всегда может отыскать способы защиты, находящиеся в правовом поле.
Как обоснованно отмечается в «Проекте поправок в законы Республики Казахстан по вопросу статуса и деятельности представителей в суде, подготовленные юристами фирмы Dentons для обсуждения (по состоянию на 15 августа 2021 г.)», «в случаях, когда интересы доверителя состоят в том, чтобы утаить от суда определенные факты или ввести его в заблуждение относительно существования этих фактов, уже сами интересы доверителя противоправны, а поэтому обеспечение таких интересов нельзя назвать законной обязанностью представителя, ибо не все средства хороши для того, чтобы выиграть процесс».[35] И далее: «обязанности представителя перед правосудием могут не совпадать с его обязанностями действовать в интересах доверителя, лишь когда противоправны сами интересы доверителя. Обеспечение таких интересов не является законной обязанностью представителя, поэтому такая обязанность не может быть противопоставлена обязанностям представителя перед правосудием. Поэтому совмещение в процессуальной фигуре представителя функций по защите интересов доверителя и функций помощника правосудия не просто вполне возможно, но необходимо, ибо только так может быть обеспечены задачи судопроизводства».[36]
Поэтому, отвечая на вопрос, вправе ли представитель говорить ложь в суде, можно дать однозначно категорический отрицательный ответ, но это не означает того, что представитель обязан передать своего клиента в «руки правосудия» и совершить действия, фактически означающие предательство позиции доверителя. Вполне понятно, что у представителя истца нет обязанности отказаться от иска, если он убедится в его неправомерности, равно как и у представителя ответчика нет обязанности признать иск, оказавшийся справедливым. У представителя нет права на ложь, но у него есть, к примеру, право умолчать об обстоятельствах дела, оглашение которых способно причинить вред интересам его доверителя.
5. Крайне интересен тезис, также оказавшийся в центре дискуссии относительно приемлемости конструкции злоупотребления процессуальными правами. Звучит он следующим образом: судебные расходы могут быть возложены судом не только на сторону, но и на ее профессионального представителя, если суд усмотрит в деле нарушение процессуальных обязанностей или злоупотребление процессуальными правами.[37]
В российской процессуальной науке подобные идеи высказывались около 15 лет назад[38] и отрадно, что они нашли свою поддержку, несмотря на то, что российский законодатель лишь отчасти продвинулся на пути установления процессуальной ответственности представителя за рассматриваемый процессуальный деликт.
Так меры ответственности представителя группы[39] в виде судебного штрафа за недобросовестность и злоупотребление процессуальными правами последовательно были внедрены в гражданский процессуальный и в арбитражный процессуальный закон: лицо, которое ведет дело в интересах группы лиц, обязано добросовестно защищать права и законные интересы группы лиц; суд вправе наложить судебный штраф на лицо, которое ведет дело в интересах группы лиц, в случае злоупотребления им своими процессуальными правами или в случае невыполнения им своих процессуальных обязанностей (часть 2-3 статьи 244.22 ГПК РФ, статья 225.10-1 АПК РФ).
Ранее мы призывали определить, является ли представитель самостоятельным субъектом ответственности за допущенные им процессуальные правонарушения. В науке признается, что материально-правовые последствия совершаемых представителем процессуальных действий возникают для представляемого. По логике, это должно означать, что даже противоправные действия представителя могут послужить основанием для появления отношений ответственности с участием представляемого. Тем не менее, последний может быть даже не осведомлен о совершаемых представителем процессуальных действиях, и тем более, может не быть их инициатором. В данном случае возложение на него ответственности, при отсутствии всяких доказательств, свидетельствующих о его вине в допущенном представителем процессуальном деликте, было бы явно непоследовательным. Требуется установление правила, согласно которому представляемый в гражданском процессе не несет ответственность за действия представителя, совершенные в нарушение процессуальных норм, если вина представляемого в совершении представителем таких действий отсутствует. Ответственность за совершение процессуальных правонарушений в полном объеме несет представитель. Представляемый несет лишь риск совершения либо несовершения представителем отдельных процессуальных действий, и это не одно и тоже, что несение ответственности. Целесообразно установить, что на представляемого не распространяются последствия только противоправных действий представителя в цивилистическом процессе, тогда как последствия правомерных действий, являющихся проявлением избранной представителем тактики, будут считаться действиями самого представляемого и непосредственно отражаться на его правовой сфере. Предполагается, что доверитель управомочивает представителя на совершение только законных действий. Таким образом, представитель может выступить в качестве самостоятельного субъекта процессуальной ответственности. Между тем, данное обстоятельство не учитывается законом при установлении ответственности за отдельные процессуальные правонарушения. Например, ответственность за злоупотребление процессуальными правами в виде предъявления заведомо неосновательного иска, возражений против иска, а также систематическое противодействие рассмотрению и разрешению дела (статья 99 ГПК РФ) несут только лица, участвующие в деле, к числу которых представитель законом не отнесен.
Малоубедительной представляется критика предложения относительно возможности возложения судебных расходов на представителя за процессуальный деликт, основанная на том, что «отнесение судебных расходов на счет стороны, проигравшей гражданское дело, по своей сути является возмещением убытков, то есть частным отношением… Представитель, действуя от имени доверителя, может иметь частное отношение только с самим доверителем. Для всех остальных он юридически не существует, являясь только длинной рукой, продолжением воли доверителя»;[40] отсюда делается вывод, что предлагается «ввести частноправовую ответственность за публично-правовое правонарушение. Состав правонарушения публичный, но размер ответственности определяется в частноправовом порядке (расходы другой стороны)».[41]
Возмещение судебных расходов, выступающее в качестве принудительной меры, не связанной с допущенными в процессе нарушениями, в качестве средства обеспечения имущественного эквивалента сторон, и, тем более, возмещение судебных расходов, являющееся проявлением мер ответственности за допущенное в ходе судопроизводства нарушение (злоупотребление процессуальными правами – статья 111 АПК РФ, недобросовестная подача заявления в целях заведомо необоснованного ограничения или лишения дееспособности гражданина – часть 2 статьи 284 ГПК РФ, заведомо ложное заявление о восстановление утраченного судебного производства – часть 2 статьи 319 ГПК РФ и др.) имеет ярко выраженную процессуальную природу и не сводится к «частному отношению». В пользу этого в российском цивилистическом процессе может свидетельствовать, в том числе окончательное установление именно процессуального порядка взыскания судебных расходов (статья 103.1 ГПК РФ, статья 112 АПК РФ) и недопустимость их взыскания путем предъявления самостоятельного иска.[42] В большинстве ситуаций взыскание судебных расходов – есть принудительная процессуальная мера, не связанная с правонарушениями лиц; в определенном сегменте – взыскание судебных расходов выступает в качестве меры процессуальной ответственности, характеризующейся классическими признаками юридической ответственности: признаком дополнительного обременения и отрицательной оценки личности правонарушителя.
6. В части обсуждения вопроса о законодательном дозволении сторонам предоставлять суду проекты судебных актов и дозволении суду использовать их при составлении судебных актов, можно заметить, что хотя данный вопрос и связан с вопросами злоупотреблений процессуальными правами лишь косвенно, в российском арбитражном процессе уже достаточно давно имеется правило, легализующее подобную практику.
На основании пункта 9.2 Инструкции по делопроизводству в арбитражных судах Российской Федерации (первой, апелляционной и кассационной инстанций), утвержденной Постановлением Пленума ВАС РФ от 25.12.2013 № 100 «Об утверждении Инструкции по делопроизводству в арбитражных судах Российской Федерации (первой, апелляционной и кассационной инстанций)»,[43] «проект/проекты судебных актов могут быть представлены лицами, участвующими в деле. Указанные проекты могут быть поданы в суд с соответствующим ходатайством, в том числе и в электронном виде по системе электронной подачи документов, и приобщаются к материалам судебного дела. Проекты судебного акта могут быть подготовлены на любой стадии рассмотрения дела. Суд вправе использовать указанные проекты как в целом, так и в части. Окончательный текст судебного акта формируется после рассмотрения дела судом по существу».
Хотя в российской процессуальной литературе встречается различное отношение к данному правилу, нельзя не отметить, что показателен сам факт его включения в такой документ, как Инструкция по делопроизводству. Разработчики данного документа, с учетом стоящих перед ним задач и его места в иерархии правовых актов, вполне справедливо руководствовались тем, что никаких процессуально-правовых последствий само по себе представление проекта судебного акта повлечь не может; никакого предрешающего значения для арбитражного суда этот документ иметь не будет; и никакой угрозы и посягательства на независимость суда подобный проект не несет.
Высказанное суждение по поводу того, что «если разрешить суду пользоваться проектами судебных постановлений, подготовленными сторонами, невозможно будет избежать чрезмерного влияния частного интереса на отправление правосудия — публично-властную функцию»[44] чрезмерно абстрактно. Разве сам ход процесса, состоящего в попытках сторон с противоположными интересами воздействовать на суд с помощью развернутой системы аргументации, прибегая к различным средствам убеждения – не есть проявление влияния частного интереса на правосудие? Явно, что нельзя отрицать такого влияния; более того – это влияние, поощряемое законом и желательное для самого процесса; за счет него запускаются механизмы состязательности и процессуальной активности сторон.
Ссылка лица на судебные постановления по другим схожим делам или на позицию вышестоящих судов – не есть ли это попытка говорить с судом, рассматривающим дело, с позиций авторитета; или допустимая критика суда при обжаловании судебных постановлений, восходящая, в том числе к незаконности совершенных процессуальных действий при рассмотрении дела, не относится ли к явлениям того же самого порядка?
Легальные попытки стороны убедить суд в своей правоте, в том числе за счет подготовки проекта судебного акта, равно как и иных состязательных документов, угрозы отправлению правосудия не несут.
7. Небезынтересно заметить, что в Республике Казахстан, как и правовой системе России, идет дискуссия относительно роли «нормативных постановлений» Верховного Суда (то, что именуется в российской системе Постановлениями Пленума Верховного Суда РФ). Отмечая очень долгую историю этого спора в правовой науке,[45] и не претендуя даже на приближение по этой проблеме к какой-то истине, можно заметить, что данный вопрос обрел особенную актуальность применительно к квалификации тех или иных форм поведения в качестве злоупотребления процессуальными правами. Связано это с тем, что различные виды злоупотреблений настолько динамичны и настолько вплетены в ткань действующего процессуально-правового регулирования, когда всякое обновление процессуального закона способно обернуться новыми злоупотреблениями, что разъяснения Верховного Суда РФ по отдельным вопросам судебной практики способны наиболее чутко реагировать и пресекать злоупотребления, тогда как нормативное реагирование на вредоносные формы поведения может осуществляться с запозданием.
Мы имеем примеры, когда процессуальное поведение, названное впервые «злоупотреблением» Верховным Судом РФ (Высшим Арбитражным Судом РФ), впоследствии получало аналогичную оценку со стороны процессуального закона;[46] есть примеры, когда поведение, обозначенное Верховным Судом РФ (Высшим Арбитражным Судом РФ) в качестве недобросовестного, служило средством совершенствования процессуального закона (совершенствования, непосредственно не связанного с закреплением ответственности за некое злоупотребление);[47] встречаются случаи, когда поведение, возможно квалифицируемое как недобросовестное, имеет подобную оценку только в актах Верховного Суда РФ (Высшего Арбитражного Суда РФ), и вероятно не получит законодательного закрепления, поскольку квалификация поведения в каждом таком случае зависит в значительной мере от усмотрения суда и сопряжена с конкретизацией значительного числа оценочных признаков.[48]
[1] См. например: абзац 2,5 пункта 2 недавно принятого Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 23.12.2021 № 46 «О применении Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации при рассмотрении дел в суде первой инстанции» (далее по тексту – Постановление № 46).
[2] Например, представляет интерес в этой части обращение к нормам ГПК Республики Армения. См.: Юдин А.В., Давидян С.Ю. Ускоренное судебное разбирательство как средство противодействия злоупотреблению процессуальными правами // Правоведение. 2007. № 1. С.129-135.
[3] См., например: Информационно-правовой портал «Закон.ру». URL: https://zakon.ru/.
[4] См., например: Информационная система «ПАРАГРАФ». URL: https://online.zakon.kz/.
[5] Сулейменов М. К. Добросовестность в гражданском процессе [Электронный ресурс] // Информационная система «ПАРАГРАФ». URL: https://online.zakon.kz/Document/?doc_id=35533636. Дата обращения: 07.01.2022 года.
[6] Пост-релиз комитета «Суды и Арбитраж» Палаты юридических консультантов «Kazakhstan Bar Association» [Электронный ресурс] // Сайт Палаты юридических консультантов «Kazakhstan Bar Association». URL: https://kazbar.org.kz/post-reliz-komiteta-sudy-і-arbitrazh-palaty-yuridicheskih-konsultantov-kazakhstan-bar-association/. Дата обращения: 07.01.2022 года.
[7] Шайкенов А., Шайкенов В. Добросовестность и состязательность в гражданском процессе
(отзыв на тезисы юристов фирмы «Дентонс» и профессора М. К. Сулейменова) [Электронный ресурс] // Информационная система «ПАРАГРАФ». URL: https://online.zakon.kz/Document/?doc_id=34224193. Дата обращения: 07.01.2022 года.
[8] Шайкенов А., Шайкенов В. Указ. соч.
[9] Вестник ВАС РФ. 2009. № 9.
[10] Бюллетень Верховного Суда РФ. 2008. № 9.
[11] Российская газета. № 6. 15.01.2021.
[12] Приходько И.А. Доступность правосудия в арбитражном и гражданском процессе: основные проблемы. СПб., 2005. С. 347.
[13] Бюллетень Верховного Суда РФ. 2020. № 1.
[14] Бюллетень Верховного Суда РФ. 2017. №8.
[15] Бюллетень Верховного Суда РФ. 2017. № 8.
[16] Шайкенов А., Шайкенов В. Указ. соч.
[17] Шайкенов А., Шайкенов В. Указ. соч.
[18] См. например: Постановление Конституционного Суда РФ от 12.10.1998 № 24-П «По делу о проверке конституционности пункта 3 статьи 11 Закона Российской Федерации от 27 декабря 1991 года «Об основах налоговой системы в Российской Федерации» // Собрание законодательства РФ. № 42. 19.10.1998. Ст. 5211.
[19] См. например, пункт 1 Постановления Пленума ВАС РФ от 12.10.2006 № 53 «Об оценке арбитражными судами обоснованности получения налогоплательщиком налоговой выгоды» // Вестник ВАС РФ. № 12. 2006.
[20] Шайкенов А., Шайкенов В. Указ. соч.
[21] Боннер А. Т. Соотношение властности и диспозитивности в развитии гражданских процессуальных правоотношений // Избранные труды по гражданскому процессу. СПб., 2005. С. 95–96, 101.
[22] Масленникова Н.И. Гражданский процесс как форма социального управления. Свердловск, 1989. С.26-27.
[23] Шайкенов А., Шайкенов В. Указ. соч.
[24] Фурсов Д.А., Харламова И.В. Теория правосудия в кратком трехтомном изложении по гражданским делам. Том второй: Гражданское судопроизводство как форма отправления правосудия. М.: Статут, 2009. С.156-158. Также см.: Фурсов Д. А. Институт злоупотребления правом в арбитражном процессе // Проблемы защиты прав и законных интересов граждан и организаций. Ч. 2. Сочи, 2002. С. 78–80.
[25]Приходько А. И. Воспрепятствование разрешению дел в арбитражных судах: актуальные вопросы судебного правоприменения. М., 2006. С. 248.
[26] Братусь С. Н. О пределах осуществления гражданских прав (ст. 5 Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик) // Правоведение. 1967. № 3. С.80-81.
[27] Джаншиев Гр. Ведение неправых дел (Этюд по адвокатской этике) // Традиции адвокатской этики. Избранные труды российских и французских адвокатов (XIX — начало XX в.) / Сост. И. В. Елисеев, Р. Ю. Панкратов; Предисл. Е. Г. Тарло. СПб., 2004. С. 197.
[28] Гамбаров Ю. Право в его основных моментах // Правоведение. 1995. № 4–5. С.105.
[29] Добровольский В.И. Защита корпоративной собственности в арбитражном суде. М.: Волтерс Клувер, 2006. С.293.
[30] Кенжебаева А.Т. Переосмысливая роль и статус профессионального представителя в суде [Электронный ресурс] // Информационная система «ПАРАГРАФ». URL: https://online.zakon.kz/Document/?doc_id=34918277. Дата обращения: 07.01.2022 года.
[31] Шайкенов А., Шайкенов В. Указ. соч.
[32] Кенжебаева А.Т. Указ. соч.
[33] Сулейменов М.К. Указ. соч.
[34] Принят І Всероссийским съездом адвокатов 31.01.2003.
[35] Пост-релиз комитета «Суды и Арбитраж» Палаты юридических консультантов «Kazakhstan Bar Association» [Электронный ресурс] // Сайт Палаты юридических консультантов «Kazakhstan Bar Association». URL: https://kazbar.org.kz/post-reliz-komiteta-sudy-і-arbitrazh-palaty-yuridicheskih-konsultantov-kazakhstan-bar-association/. Дата обращения: 07.01.2022 года.
[36] Там же.
[37] Кенжебаева А.Т. Указ. соч.
[38] См. например: Юдин А.В. Проблемы гражданской процессуальной ответственности представителя лица, участвующего в деле // Тенденции развития гражданского процессуального права России: Сб. науч. статей. СПб.: Изд-во «Юридический центр Пресс», 2008. С.486-499.
[39] Данное лицо выступает представителем скорее с функциональной точки зрения, будучи выразителем интересов группы лиц; он сам имеет материально-правовую заинтересованность по делу; у него самого может быть представитель; его «представляемые» – члены группы пребывают за рамками процесса.
[40] Шайкенов А., Шайкенов В. Указ. соч.
[41] Шайкенов А., Шайкенов В. Указ. соч.
[42] Пункт 1 Информационного письма Президиума ВАС РФ от 05.12.2007 № 121 «Обзор судебной практики по вопросам, связанным с распределением между сторонами судебных расходов на оплату услуг адвокатов и иных лиц, выступающих в качестве представителей в арбитражных судах» // Вестник ВАС РФ. №2. 2008.
[43] Доступно в ИПС «КонсультантПлюс».
[44] Шайкенов А., Шайкенов В. Указ. соч.
[45] В числе наиболее значимых работ см.: Судебная практика в советской правовой системе. М., 1975; Марченко М.Н. Судебное правотворчество и судейское право. М.: Проспект, 2009 и многие др.
[46] Так, например, согласно части 5 статьи 65 АПК РФ, в качестве злоупотребления процессуальными правами предлагается квалифицировать представление доказательств с нарушением порядка представления доказательств, в том числе с нарушением срока представления доказательств, установленного судом. Данная норма была внесена Федеральным законом от 27.07.2010 № 228-ФЗ «О внесении изменений в Арбитражный процессуальный кодекс Российской Федерации». До этого момента аналогичное положение содержалось в абзаце 5 пункта 16 Постановления Пленума ВАС РФ от 20.12.2006 № 65 «О подготовке дела к судебному разбирательству». А еще ранее аналогичное положение было включено в пункт 35 Информационного письма Президиума ВАС РФ от 13.08.2004 № 82 «О некоторых вопросах применения Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации».
[47] Так, например, абзацем 2 пункта 3 Постановления Пленума ВАС РФ от 04.04.2014 № 22 «О некоторых вопросах присуждения взыскателю денежных средств за неисполнение судебного акта» (в настоящий момент утратил силу) была предусмотрена возможность присуждения взыскателю денежных средств за неисполнение должником неденежного требования (астрент). В настоящий момент и материальный (пункт 1 статьи 308.3 ГК РФ) и процессуальный законы (часть 3 статьи 206 ГПК РФ, часть 4 статьи 174 АПК РФ) допускают возможность присуждения денежных средств за неисполнение судебного акта, обязывающего должника совершить определенные действия.
[48] Так, например, устойчивой является позиция Верховного Суда РФ относительно того, что нарушение правил территориальной подсудности само по себе не является основанием для отмены судебного акта в апелляционном порядке; требуется оценить, ссылалось ли лицо при производстве в суде первой инстанции на нарушение правил подсудности (пункт 56 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 22.06.2021 № 16 «О применении судами норм гражданского процессуального законодательства, регламентирующих производство в суде апелляционной инстанции»; пункт 28 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 30.06.2020 № 12 «О применении Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации при рассмотрении дел в арбитражном суде апелляционной инстанции»). Предполагается, что приведение соответствующего довода после того, как решение суда уже состоялось, и предшествующее этому молчание сторон о якобы имеющемся нарушении подсудности может свидетельствовать о допущенной процессуальной недобросовестности лица.
Источник: www.zakon.kz
